Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Аммос Федорович.
А черт его знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник,
а может быть,
и того еще хуже.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось!
А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у другого.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с
той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что
и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в
то же время говорит про себя.)
А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид,
а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (с неудовольствием).
А, не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что?
а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да
и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе…
И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит,
и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые
и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую.
А если что не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
А вы — стоять на крыльце,
и ни с места!
И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою,
а хоть
и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо
и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
За каждым стулом девочка,
А то и баба с веткою —
Обмахивает мух.
А под столом мохнатые
Собачки белошерстые.
Барчонки дразнят их…
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да
тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
Ой! ночка, ночка пьяная!
Не светлая,
а звездная,
Не жаркая,
а с ласковым
Весенним ветерком!
И нашим добрым молодцам
Ты даром не прошла!
Сгрустнулось им по женушкам,
Оно
и правда: с женушкой
Теперь бы веселей!
Иван кричит: «Я спать хочу»,
А Марьюшка: —
И я с тобой! —
Иван кричит: «Постель узка»,
А Марьюшка: — Уляжемся! —
Иван кричит: «Ой, холодно»,
А Марьюшка: — Угреемся! —
Как вспомнили
ту песенку,
Без слова — согласилися
Ларец свой попытать.
—
А потому терпели мы,
Что мы — богатыри.
В
том богатырство русское.
Ты думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою —
а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
Трудись! Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия — не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам, не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог,
а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за
то тебе вечно маяться!
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней
тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая
и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли? не страшно ли?
О время, время новое!
Ты тоже в песне скажешься,
Но как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
Жена его
тем временем
С иконами возилася,
А тут изба
и рухнула —
Так оплошал Яким!
«
А я к
тому теперича:
И веник дрянь, Иван Ильич,
А погуляет по полу,
Куда как напылит...
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко
и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О
том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный
и зажиточный...
Такая рожь богатая
В
тот год у нас родилася,
Мы землю не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой грех — недоглядел...
К дьячку с семинаристами
Пристали: «Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(
Ту песню — не народную —
Впервые спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами
и дворовыми, —
Вахлак ее не пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не в шутку называл...
А то еще не всякому
И мил крестьянский грош.
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина
и Цыфиркина). Вот
и учители! Митрофанушка мой ни днем, ни ночью покою не имеет. Свое дитя хвалить дурно,
а куда не бессчастна будет
та, которую приведет Бог быть его женою.
Г-жа Простакова. Пронозила!.. Нет, братец, ты должен образ выменить господина офицера;
а кабы не он,
то б ты от меня не заслонился. За сына вступлюсь. Не спущу отцу родному. (Стародуму.) Это, сударь, ничего
и не смешно. Не прогневайся. У меня материно сердце. Слыхано ли, чтоб сука щенят своих выдавала? Изволил пожаловать неведомо к кому, неведомо кто.
Стародум.
А такова-то просторна, что двое, встретясь, разойтиться не могут. Один другого сваливает,
и тот, кто на ногах, не поднимает уже никогда
того, кто на земи.
Цыфиркин.
А мы
те и честь отдадим. Я доскою…
Стародум.
А кто посмышленее,
тот и не откажет быть полезным своим согражданам.
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в
ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает,
а платит одни труды верно
и щедро.
Тем не менее вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча,
то несколько человек отделились
и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие»,
то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в
том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали,
а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
—
И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж
и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему.
А он не
то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", —
и был таков.
—
И хоть бы он делом сказывал, по скольку с души ему надобно! — беседовали между собой смущенные обыватели, —
а то цыркает, да
и на́-поди!
Ибо желать следует только
того, что к достижению возможно; ежели же будешь желать недостижимого, как, например, укрощения стихий, прекращения течения времени
и подобного,
то сим градоначальническую власть не токмо не возвысишь,
а наипаче сконфузишь.
Константинополь, бывшая Византия,
а ныне губернский город Екатериноград, стоит при излиянии Черного моря в древнюю Пропонтиду
и под сень Российской Державы приобретен в 17… году, с распространением на оный единства касс (единство сие в
том состоит, что византийские деньги в столичном городе Санкт-Петербурге употребление себе находить должны).
Но бумага не приходила,
а бригадир плел да плел свою сеть
и доплел до
того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни
и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал
и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
9. Буде который обыватель не приносит даров,
то всемерно исследовать, какая
тому непринесению причина,
и если явится оскудение,
то простить,
а явится нерадение или упорство — напоминать
и вразумлять, доколе не будет исправен.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные, если они
и после
того продолжали жить,
то они обязаны были этим только
тому, что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим,
а потому
и неотвратимым.
11. Законы издавать добрые, человеческому естеству приличные; противоестественных же законов,
а тем паче невнятных
и к исполнению неудобных — не публиковать.
В
то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков,
а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как
и тот, который за минуту перед
тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так
и остолбенели.
И повел их вор-новотор сначала все ельничком да березничком, потом чащей дремучею, потом перелесочком, да
и вывел прямо на поляночку,
а посередь
той поляночки князь сидит.
Смешно
и нелепо даже помыслить таковую нескладицу,
а не
то чтобы оную вслух проповедовать, как делают некоторые вольнолюбцы, которые потому свои мысли вольными полагают, что они у них в голове, словно мухи без пристанища, там
и сям вольно летают.
—
И я
тот твой бездельный поступок по благодушию своему прощаю! — вновь начал Фердыщенко, —
а которое ты имение награбил,
и то имение твое отписываю я, бригадир, на себя. Ступай
и молись богу.
А потому советуем
и приказываем: водку кушать только перед обедом, но
и то из малой рюмки; в прочее же время безопасно кушать пиво, которое ныне в весьма превосходном качестве
и не весьма дорогих цен из заводов 1-й гильдии купца Семена Козыря отпущается".
Началось с
того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад),
то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть,
а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили,
а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились
и стали ждать, что из этого выйдет.
Базары опустели, продавать было нечего, да
и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, — говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда».
А бригадир между
тем все не прекращал своих беззаконий
и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились
и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
Последствием такого благополучия было
то, что в течение целого года в Глупове состоялся всего один заговор, но
и то не со стороны обывателей против квартальных (как это обыкновенно бывает),
а, напротив
того, со стороны квартальных против обывателей (чего никогда не бывает).
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой
и вареными яйцами, имеет три реки
и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается
и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в
том только состоит, что в Риме сияло нечестие,
а у нас — благочестие, Рим заражало буйство,
а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь,
а у нас — начальники.
Вести о «глуповском нелепом
и смеха достойном смятении» достигли наконец
и до начальства. Велено было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить,
а которые есть у нее сообщники,
то и тех, сыскав, представить же,
а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали
и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил,
а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы —
те знаю,
а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку,
а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой
и утешения для себя в атаках не вижу-с!
С своей стороны, Дмитрий Прокофьев, вместо
того чтоб смириться да полегоньку бабу вразумить, стал говорить бездельные слова,
а Аленка, вооружась ухватом, гнала инвалидов прочь
и на всю улицу орала...
Из всех этих слов народ понимал только: «известно»
и «наконец нашли».
И когда грамотеи выкрикивали эти слова,
то народ снимал шапки, вздыхал
и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта,
а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!